trepsy.net |
психологические упражнения для тренингов |
Семка с молодых ногтей шалопаем был. Маленький, юркий, во все щелки совался, с ребятишками дрался. Выбирал кого помоложе и метел ил. А дрался он до синяков, дрался так, что уж и нос в крови, и губы разбиты. Мальчонки, что одногодками были, его один на один завсегда побивали, а кто помладше да похилее, били компанией. Оттого Семка и хитрил: подстережет мальца одного, вот и метелит.
Однажды так-то вот одного малого мальчонку подстерег, на землю повалил, верхом сел и ну, прутом стегать! Тот малой орет, а вырваться не может. А Семка и вовсе озверел и вдруг... полетел! Руками-ногами барахтается, а сам над землей болтается, и не опускается, и не падает; Уж потом сообразил: кто-то его за штаны да рубаху схватил да над землей и поднял. Все бы ничего, только этот кто-то Семку еще и в кадушку с дождевой водой прямо с головой окунул. Чуть не захлебнулся, а как из кадушки той высунулся – рядом Филатыч стоит, улыбается в бороду да и говорит:
– Ну, что, охолонул, Семка-мокрый?!
С того дня и прицепилось к Семке это противное прозвище. Может, малец тот, обитый, другим ребятишкам передал, а может, и кто чужой услыхал, только Семка так «мокрым» и стал. Семка-мокрый оттого Филатыча и возненавидел лютой ненавистью, простить старику не мог, вот ему и пакостил: то в яму с сырой глиной песку сыпанет, то в воду ему лягушек принесет, то посуду готовую камнем разобьет.
Филатыч из глины посуду мастерил: крынки, горшки, кувшины да куманцы. Вот Семка-мокрый часок урвет, пока дед аль за глиной, аль за хворостом уйдет, вот и куражится... Хорошо еще дед мамке на него не жалился, а то бы она ушито семкины на палец намотала! Уж очень она Филатыча уважала. Тот мог поделки свои и «за так» отдать, и денег не взять. У них у самих в избе его поделки стояли. Мать их берегла, чистой тряпицей обтирала и все повторяла:
– Ты гляди, какая вещь! И в лавке городской такой красоты не сыщешь! Божий дар у Филатыча – глину месить да посуду мастерить. А как расписал – так, словно солнышком побрызгал!
Свою посуду Семка, конечно, не трогал. Попробуй тронь – мамка век не простит... От нее Семка про Филатыча кое-что знал. Сказывала она, что сама еще девчонкой была, когда Филатыч к ним в деревню на жительство явился. Тогда ему еще лет 45 было. Видный мужик, а один... В такие-то года уж внуков мужики пестают. А этот – сам-один.
Мамка сказывала: пришел с холщовым мешком за спиной и остановился у них на постой. Заброшенную избушку облюбовал, чинил-латал. А потом и вовсе туда жить перебрался. Там более 20 лет и проживает. Поначалу-то его деревенский народ с опаской принимал: чужак! Кто знает, чего от него можно ждать? Какой-то он непростой! Одежда – крестьянская, а вся, как есть, новая. Будто ряженый он. Сам – с бородой, а борода – клинышком. Такую-то бородку только аптекарь в городе носил да лекарь, что раз пять в деревню приезжал.
Кто-то тогда про Филатыча и сказал: мол, доктор он. К нему бабка Онуфриха сунулась: помоги, мол, от зубной боли! Небось, один зуб во рту и сидел, а туда же – лечи ее! Ну, Филатыч на ее слова вроде засмущался, А вот Онуфрихе как-то чудно сказал:
– Я хоть и доктор, но по другим делам. А лечить я не могу. Не умею...
А разве бывают доктора, но по другим делам? Он сам по-первой, глину вовсе не замечал. А уж глина в их местах – у каждой избы, за огородом – хоть закопайся. Ни с кем новый мужик в деревне тогда не знался, но и не ссорился. Жил один, кормился огородом и лесом. А однажды на озере и познакомился Филатыч с дедом Кузьмичом. Тот лет на сорок старше пришлого мужика был, много зим на земле-матушке прожил. Слово за слово и разговорились.
Уж потом друг с дружкой так сдружились – не разлей водой! Может, они, конечно, и про жизнь Филатыча беседовали, только Кузьмич – сам одинок, вот ни с кем разговорами теми и не делился. Одно только народ точно знал: это Кузьмич мужику присоветовал из глины посуду мастерить. Уж потом вдвоем Филатыч с Кузьмичом какую-то огромную печь в земле клали. Для обжигу, сказали. Вот дело и наладилось.
Многие деревенские мужики сетовали: нет в этом самом Филатыче разуму! Ежели бы посуду за деньги продавал – миллионщиком бы стал! Кто ж свой труд задаром отдает? Хоть и сетовали на него, но уважали. Зазря не обижали. Да и у каждого в избе стояли его-то поделки: одна-две, а где и дюжина. Знатные вещи, красивые, дармовые.
Семкина мать тоже Филатыча уважала, оттого, ежели бы про пакости сына узнала – не помиловала бы... Так бы вожжами отхлестала! А Семка сложа руки, не сидел, все напакостить Филатычу хотел, и такую задумку сочинил – ахнешь! Такого Филатыч уж точно не стерпит, еще горючими слезами от Семки заплачет. Будет знать, как человеку прозвище давать!
Деда Кузьмича Семка не застал: тот задолго до его рождения помер. Схоронил Кузьмича сам Филатыч, и за могилкой приглядывал, и цветочки на ней сажал и украшал. А на самой могилке Филатыч своему другу одну поделку соорудил. Семка не раз ее видал. Слепил Филатыч для могилки кувшин. Огромный! С пятилетнего ребенка ростом. Кувшин тот был уж больно мастерски сработан и поставлен с умом: дождевая вода в нем всегда была. А лишняя вытекала струйкою и по желобочку с могилки прочь стекала. Оттого сама могилка всегда сухой и была, не намокала.
Вот Семка, чтобы Филатычу отомстить, и решил этот самый кувшин разбить! Небось, тогда Филатыч взвоет? Ну, Семка так все устроил, что отправился на погост, когда уж стемнело. Посидел, подождал, когда вовсе ночная тьма на землю ляжет, дубину здоровенную с собой из дома прихватил. Свет-то ему ни к чему был. Вдруг да увидит кто? Ведь народ такое кощунство не простит, чтобы могилы крушить. Как тогда Семке в деревне той жить?
Ну, а как совсем стемнело, подошел Семка со своею дубиною к самой могилке. Собрался уж дубиной по кувшину приладиться бить, а возле могилки той кто-то стоит... Пригляделся Семка: седой старик в светлых просторных одеждах. Семка замер на месте: никак, Филатыч сам? А тот старик вдруг и сказал:
– Ты этот кувшин лепил? Ты его тут прилаживал?
Это говорил не Филатыч! Дубина сама выпала у Семки из рук и одним концом больно ударила его по ноге. Но этого даже не заметил...
– Сядем-ка лучше на скамеечку! Поговорим... – Семке пришлось сесть рядом со стариком на скамеечку: все равно коленки от страха дрожали.
А знаешь, как мы с Филатычем спознались? – спросил старик, а у Семки в голове шевельнулась какая-то догадка и пропала. Наверно, от страха.
В те года Филатыч был еще мужиком в силе. Косая сажень в плечах, и на лицо приятный. А я уж в те года старым стал, шибко ногами страдал. Вот и приладился я глиной лечиться. Подобрал я себе овражек поскрытнее, глины туда натаскал, размочил ее водой и лег в нее. Глину по ногам да по телу размазал. Солнышко глину печет, а мне оттого и хорошо. Ноги словно на печи греются... Красота!
И вдруг откуда ни возьмись появился этот мужик! Меня в глине увидал, глаза вылупил, бородка у него дыбом встала и метнулся он сверху ко мне в овраг! Я уж, честно сказать, напугался: мужик, чую, здоровый, а вот как у него с головою?
А тот, и вправду, ко мне подбежал и давай меня из глины выковыривать-высвобождать! А потом и трясти меня стал, словно грушу. Я ему:
– Мил человек, ты так из меня душу вытряхнешь! А он руки опустил и, заикаясь, говорит:
– Я думал: тебя засосало... А чего ты тут лежишь?
Ну, пояснил я ему: мол, лечусь я так, вот глиной и обложился. Как начал он хохотать! Даже мне самому смешно сделалось. Так мы с ним и познакомились... Оказался Андрей Филатыч насквозь городским. Из благородной семьи, заграницею умение получал, а потом в городе со своею семьею проживал. А работал он в суде. Видать, знающим судейским был, оттого и в довольстве жил, и работал на высокой должности. А по работе своей заступался он за тех людей, кои преступно согрешили: обокрали кого аль убили. Защищал их Андрей Филатыч ловко. Бывало, что даже виноватым людям поблажка выходила али и вовсе прощение... Только ведь и в таких делах бывают промашки. Раз судили одного виноватого, а заступиться Филатыч за него не смог. Не потому, что разуму али слов не хватило. А оттого, что дело уж больно простым было: мать родную тот сгубил... Дом свой родной огнем спалил, а перед тем родную мать в доме том запер... Ну, как такого душегуба оправдать? А тот на Филатыча злобу затаил. Три года на каторге пробыл да оттуда и сбежал. Уж как это у него вышло – никто не знал. Да и сбежать-то оттуда нельзя: кругом снега да леса... Леса на тыщи верст, и все без тропок, без дорог. Вот все и подумали: он в том лесу замерз...
А он с чужими бумагами в городе и появился. Только его теперь и родная мать бы не узнала, ежели бы не сгорела тогда да осталась жива. Видать, следил он за домом своего «аблаката», Филатыча. Так он месть свою другой стороной повернул: решил самое дорогое у Филатыча отнять... Раз пришел Андрей Филатыч домой со службы, а жена и дочка его уж не дышат... Правда, и прислуга тоже померла. Оказалось, что вода в доме отравлена была. Вот Филатыч себя и винил: говорит, ежели бы сам в доме был, может, и сам бы помер. А без родной семьи ему и не хотелось жить.
Так и остался Филатыч враз без семьи. Затосковал, запил, перестал на службу ходить. Так бы и пропал. Но милостив Господь. Явился к нему в дом незваный гость. Ночью явился, не днем. Долго обсказывал ему, как теперь надо жить да куда идти. Филатыч вскоре дом свой продал, деньги все на приют отдал, сам одежу крестьянскую справил да в наши места стопы и направил...
Вот, что он мне тогда обсказал. Ну, и я ему кое-чем тогда подсобил. Работу для него подыскал: с глиной той самой! Уж больно глина та липкая да белая была... Сначала-то получались у него одни горшки. Это уж он потом навострился, да раскрашивать посуду научился... А этот кувшин он раз пять лепил да крушил. Все казалось ему, что можно и получше слепить. Видать, сильно меня Филатыч любил-уважал. Оттого и старался...
Семка слушал деда со вниманием, вникал с пониманием. А вот последние слова уж больно его зацепили: при чем тут этот дед, когда разговор о кувшине идет? И вдруг Семка обомлел: неужто этот – тот самый дед, как его, Кузьмич? Так он – того, можно сказать, неживой?! А этот рядом сидит, головой качает, про Филатыча сказывает...
– Я теперь знаю то, что тебе неведомо! – Рассуждает старик толково. – Всего я тебе не скажу... А вот путь верный укажу. Знаешь ли ты, Семка, что большой таланту тебя в руках спит?! Начинай, милок, посуду из глины лепить! Твои поделки во всей земле разойдутся, людей порадуют и тебя счастливым сделают. А Филатычу передай: помню я его! С благодарностью да с радостью поминаю! И еще ему передай: глину пусть в Лесной балке берет! Там она посветлее да пожирнее. Только не видно сверху ее. Надо землицу-то раскопать. Ну, пора мне! Прощай...
Как Семка с погоста тогда бежал – наверно по гроб жизни помнить станет. А на следующее утро к Филатычу пошел... В дом-то его не сразу войти решился, все у крыльца топтался. А уж как войти насмелился, и давай Филатычу про себя сказывать. И про злость свою, и про кувшин, и про Кузьмича. Сказ поведал покойного старика и только про беду-потерю самого Филатыча не упомянул: ни про жену, ни про дочь. Может жалко старика стало, а может, расстраивать его да душу бередить совестно было.
На следующий день уж вдвоем в Лесную балку отправились. Землицу сверху сняли, а там и вправду, глина белая. Да жирная! Скоро Семка уж не столько в доме родном жил, сколько у Филатыча пребывал. Он ведь там мастерство познавал. Учился сам из глины лепить да посуду мастерить. Коль судьба ему такой подарок уготовила – мастерство, так кто ж откажется от него?
А прозвище Семкино забылось само. Какой же он «мокрый»? Он – парень с головой и с талантом в руках, да с таким учителем, как Филатыч!
Цель: установить связь между именем или прозвищем человека и его жизнью; обосновать способность русского народа к объективной оценке человека по его делам и поступкам; доказать на примере судьбы главного героя, что человек может ошибаться, оступаться и даже совершать худые поступки, но ничто не мешает ему вовремя исправиться. Дать прочувствовать значимость русской пословицы: «Всяк себе внимай а о других не помышляй», то есть замечай ошибки в себе, а о чужих грехах тебе задумываться нечего. Всяк отвечает лишь за самого себя, а чужие ошибки исправлять да на них пальцем указывать – не твоя забота. Осуждение другого человека и его поступков лишь приводят к появлению злобы в собственной душе.
Формы работы: фронтальная, групповая, индивидуальная.
Для индивидуальной работы предпочтительней было бы выбрать детей эгоцентричных, с трудностями в общении со сверстниками и старшими, с завышенной самооценкой и в то же время стоящих на позиции «я в порядке – вы все не в порядке». Другими словами, это ребенок, который привык осуждать других даже за малейшие ошибки или неудачи в делах, а своих он не замечает или пытается оправдывать самого себя. У такого ребенка – всегда виноват только не он сам.
Эта сказка потребуется и в случае появления у ребенка дворовой или школьной обидной клички. В этом случае работу с текстом надо построить таким образом, чтобы ребенок, пока не перенося на самого себя эту беду, смог объяснить мотивы появления клички у Семки. Почему? Что отражает кличка? Почему окружающие так порой жестоки и бесцеремонны в осуждении других? От каких бед спасают люди человека, порой даже не задумываясь о причине появления клички? Что за сигнал получает человек, слыша свою кличку и так ли безопасно к ней привыкать?
Целесообразно использовать эту сказку и в работе с ребенком, наделенным от природы каким-то талантом. Поскольку этот ребенок по природе своей очень восприимчив, но и эгоцентричен, следует направить его внимание на важную закономерность: если человек талантлив – это не значит, что другие лишены способностей. Разве не талант – быть чутким и заботливым к людям? Любить их и приходить им на помощь? Еще не известно, какой из талантов ценнее и какой оставит больший след в людской памяти и сердцах.
© trepsy.net 2007 - 2024г. |