| trepsy.net |
психологические упражнения для тренингов |
На улице было пасмурно. Стояла самая макушка лёта, а тепла уже не было с неделю. На душе у Митьки было так же пасмурно и холодно. Самое время для купания, а в воду не влезешь: зябко. С утра Митька не мог себе придумать занятие и тоскливо глядел из окна, как холодный ветер гнет и качает молодую черемуху возле калитки. Читать тоже не хотелось: все книжки с этажерки были уже прочитаны, да и было их там штук 5 или 6. Читать Митьку научил дед, и пока тот был жив, заставлял внука из-под палки прочитывать по 10 страниц в день. Особого желания самому взяться за книгу за Митькой не замечалось.
И тут мать, видать, тоже тосковавшая по теплу, позвала его помочь перебрать старые вещи на чердаке. От нечего делать тот согласился, но полез наверх без охоты. А зря... Мать брала одну вещь задругой в руки и разглядывала, ощупывала. Иной раз улыбалась. Хоть бы рассказала чего! Митьке хотелось ее послушать, но она молчала, откладывая одни вещи в нужную кучу, другие, что на выброс, скидывала вниз или складывала у выхода с чердака.
Митька просто доставал иную вещь из угла и отдавал в руки матери. Дело делалось, но особого интереса не вызывало. И тут мать заслышала окрик и стала спускаться вниз. Пришла соседка, тетка Маша. Митька хотел тоже спуститься, но мать уже с лесенки крикнула:
– Не спускайся! Я на минуточку...
Минутка тянулась и тянулась, и Митьке ничего не оставалось, как продолжать осмотр вещей одному. В углу стоял большой плетеный сундук, покрытый сверху почему-то почти истлевшим одеялом. Митька стряхнул одеяло на пол и открыл крышку сундука. Там тоже оказалось какое-то барахло, но в углу стопкой лежали книги, связанные бечевкой. Митька с кряхтением и натугой поднял стопку со дна и перенес через край сундука. По завязке было ясно; так увязать книги мог только, дед. У него и ладно получалось, и узелки на бечевке приметные. Вроде крепкие, а потянешь за кончик – все и развяжется. И ногтей ломать не надо.
Верхней лежала книга в толстом переплете. Митька даже и открывать ее не стал: небось, без картинок? А вторая книга была вовсе без обложки, но прочно сшитая и с картинкой прямо на верхней уцелевшей странице. Митька сел возле крохотного окошка на кучу тряпок и начал читать. Читал он все с большим и большим интересом. Наконец он встал, пересел на место поудобнее и прислонился спиной к какому-то ящику. Спина сразу заныла, наткнувшись на твердое, и пришлось подобрать с пола то истлевшее одеяло, которое он поначалу спихнул в сторону. Спине стало мягко и удобно, и Митька продолжил свое чтение.
Это были рассказы. Небольшие, на две-три страницы, но ужасно интересные. Одно только было непонятно: почему рассказы? Самые настоящие сказки. И незнакомые вовсе. Митька читал и читал, и только один раз, подняв глаза от книги, подумал: «Вот дед бы порадовался!» Сам, без понуждения прочитал Митька свою дневную норму, десять страниц, но книги не отложил.
После каждого рассказа Митька опускал книгу на колени и глядел в угол. Надо было подумать. Взгляд его все время упирался в рамку старого зеркала. Стекло в нем было мутным, с радужными разводами. Все, что отражалось в этом зеркале, было каким-то уродливым и нечетким. Так чтение текло и текло, а мать, видно, и не торопилась возвращаться на чердак. Ну, и ладно... Митьке и тут хорошо с этой старой и потрепанной книжкой без обложки...
Какое-то странное дребезжание заставило Митьку отвести глаза от строчек и глянуть в угол. Зеркало было словно освещено изнутри. Ни стены, ни кучи барахла в нем уже не было видно. Просто – свет! Митька отложил книгу на стопку других и двинул в угол. Отражение себя самого он увидал, но что-то странное было в нем. Митька даже не сразу сообразил что. И только приглядевшись к отражению своего лица, он догадался. Тот, в зеркале, шевелил губами, будто что-то говорил. Дребезжание – это и была его речь... Митьке стало малость не по себе, и он провел рукой по лбу. Тот, в зеркале, почему-то этого не сделал, и все продолжал говорить, говорить...
Митька стал прислушиваться к этому дребезжанию и вскоре стал разбирать некоторые слова. Но понять, что хочет от него его собственное отражение, было выше его сил. Митька сообразил. Он округлил глаза, показал обеими руками на свои уши и развел руками. Тот, в зеркале, сразу понял, что Митька его не слышит и не понимает и прекратил дребезжать и рот разевать. Зато взял и... заплакал. Молча. Просто стоял и размазывал слезы по лицу...
Отходить от зеркала теперь и оставлять свое собственное отражение в таком плачевном состоянии Митьке было неловко. И тут он протянул руку вперед и... погладил отражение по плечу. Рука уперлась в стекло. Но тот, что в зеркале, сразу понял, что его хотели пожалеть или утешить, и быстро вытер рукавом глаза. Следующее, что он сделал, повергло Митьку в изумление...
Тот, из зеркала, протянул руку к Митьке и рука, пройдя насквозь стекло, зависла возле Митькиного лица. С опаской Митька поднял свою руку и коснулся руки того, кто в зеркале. Рука была человеческая, теплая. Но грязная. И тут, вроде, та рука потянула Митьку к себе... Митька сделал вперед только один шаг и сразу оказался за рамкой. Пришлось только наклонить голову, чтобы не врезаться в нее лбом. Там, за рамкой, тоже был чердак. Тот, кто в зеркале, был одет так же, как Митька, и вещи были разложены на кучки, будто их только что перебирали.
– Знаешь, как обидно, когда тебя не слышат и не понимают? – спросил тот, кто был в зеркале. По его лицу были размазаны слезы пополам с грязью. Голос у него был теперь самый обыкновенный, без дребезга.
– А ты чего тут делаешь-то? – задал какой-то несуразный вопрос Митька только чтобы услыхать свой голос. Голос был его собственный, Митькин, только какой-то робкий.
– Так с матерью вещи на чердаке перебирали... – пояснил тот, кто был в зеркале, и вдруг спросил. – А тебя тоже Минькой звать?
– Почему – тоже? – не понял Митька.
– Потому, что я тоже Митька, – пояснил тот и улыбнулся. Улыбка получилась какая-то кривая. Видать, недавние слезы еще помнились.
– А чего ты ревел-то? – спросил Митька и понял, что надо бы как-то помягче... Но тот не обиделся и пояснил, очень просто:
– Дедушка оставил мне стопку книг. Думал: подрасту – почитаю. А книги эти оказались у тебя... Вон, ты уже часа полтора одну читаешь. А это ведь моего деда подарок...
– Так это мой дед связал эту стопку. Завязки-то его! – возразил Митька. Но тот, кто был в зеркале, не успокоился:
– Может, конечно, и тебе дед книжки оставлял. Только ты их досель никогда не видал. Ведь правда? – спросил тот Митьку.
– Правда-то оно правда, да только как они могли, книжки эти, от тебя ко мне перейти? – не понял Митька.
– Да так же, как ты ко мне перешел. Через зеркало... – Пояснил тот и грустно улыбнулся. – А они мне знаешь, как дороги? Это ведь дед меня по ним учил читать. Он, знаешь, какой строгий был? Он мне по десять страниц...
– Да знаю я!... – прервал Митька свое отражение. – По десять страниц в день заставлял читать. А ты мухлевал: через строчку-две читал. А когда дед заставлял пересказывать – врал...
– Да ты что?! – у того, кто был в зеркале, глаза стали с полтинник. – Ты что? Он больше десяти страниц в день мне не позволял читать! Потому, что глаза у меня больные, в них муть! То вижу, то пеленой застилает...
Митьке стало как-то не по себе. Ты гляди: его самого дед заставлял, а этому больше читать не позволял... Нет, разница между ними все же есть. Вот, и с глазами у того не в порядке.
– Ну, и много ты этих книжек прочитал? – спросил Митька, чтобы как-то замять возникшую неловкость.
– Да в том-то и дело, что и много, да не все... А хочешь, я тебе свои книжки покажу? – вдруг спросил тот, кто был в зеркале. – Только вниз с чердака спуститься надо... Да ты не бойся! Мамка из дому ушла, ее тетка Маша, соседка, обновки свои глядеть повела. Это часа на два, не меньше...
Спустились они с чердака гуськом: сначала – хозяин, потом – гость, то есть Митька. В избе было все так, словно в его собственной, только чуть темнее что ли. Все вещи стояли по своим местам: и стол, и лавки, и образа в красном углу. Только книжки стояли не на этажерке, а лежали в сундуке. Митька взял в руки одну книжку и открыл первую страницу... Все буквы в книжке были написаны наоборот, и прочитать Митька не смог ни строчки.
– Так тут все буквы наоборот написаны!
– Не наоборот, а как в зеркале... – пояснил тот, кто был в зеркале.
И тут Митьку осенило:
– Вот видишь! Твои-то книжки иначе написаны. А мои – как надо! Я ведь читал одну, пока ты в зеркале не задребезжал.
– Верно! Как же я не догадался?.. Значит, те книги – твои? А где же тогда мои?
– Постой-постой! – Митька задумался. – Они где у тебя лежали-то?
– Где-где? На чердаке, в плетеном сундуке. Где ж еще?
– А ну, пойдем, глянем! – Митька ринулся вновь к лесенке на чердак, но тот его остановил:
– Да нет их там! Что я, слепой что ли? Нет, понимаешь? Нет! – он уже опять чуть не плакал.
– Нет-нет... Может, мать куда переложила? – предположил Митька, вселяя в того какую-то надежду.
– Мамка не перекладывала. Я уж у нее спрашивал...
– Ну, значит, бабушка куда сунула... – Митька все еще пытался успокоить того, который был в зеркале.
– Какая бабушка? – не понял Митьку тот.
– Ну, какая? Такая! У тебя бабушка-то есть? – Митька давно уже примирился с тем, что у того, который был в зеркале, все было, как и у него самого.
– Да нет у меня никакой бабушки... – растерялся тот. – А у тебя что, есть что ли?
– Есть!.. – теперь растерялся сам Митька. – Баба Прасковья...
– Ну вот, значит, не такие уж мы одинаковые. – Сказал с огорчением тот. – Моя бабушка Прасковья еще в молодые годы соседнему барину была продана нашим-то барином.
– Кем-кем? – не понял Митька. – Каким таким барином?
– Ты что, не знаешь, как людей продают? Мы – люди подневольные: барин захочет – купит, захочет – продаст, а то и обменяет на лошадь аль собаку породистую...
Митька стоял и лихорадочно соображал: как же так можно? Живого человека – продать? Что они, рабы, что ли?
– Ну да! Рабы!.. А у вас барин что ли другой? – не понял тот, кто был в зеркале.
– Так барин-то есть, только... Крепость-то, считай, сорок лет назад отменили. – Митька говорил уверенно, но тот, другой, его не понимал.
– Как так отменили? Кто?
– Так государь император!.. Народ теперь у барина по найму работает. А так, чтобы купить-продать – того нет.
– Ну верно... Зеркалу-то этому, считай, лет шестьдесят. Вот на столько мы с тобой разнимся. Меня самого в прошлом году хотели обменять на охотничью собаку, да мать в ноги барину упала. Не нашему барину: тот бы не пожалел. А этот пожалел: собаку пожалел за слепого мальчонку отдавать. Мать-то сразу ему про мою слепоту сказала. Ну, тот сразу и на попятную. Свою собаку на меня менять не захотел. А мамку мою наш барин потом на заднем дворе приказал выпороть. Она с месяц потом пластом лежала. Я уж сам выхаживал. Но, видишь, меня спасла.
– А чего ж рядом не было отца? Он мамку отбить, что ли не смог? – посетовал Митька.
– Так мой папка уж два года как замерз... Послал его барин к соседу своему, хорошовскому барину, ящик наливки отвезть, а послал в самую метель. Ну, отец наливку-то свез, а потом и сбился с пути. И замерз... Мамка тогда все ноги барину нашему обцеловала: просила – умоляла, чтобы он кого на встречу послал с фонарями. Может, отец бы свет увидал, да и выбрался на дорогу. А барин тогда мамке сказал: «Из-за одного раба я не собираюсь еще пятерых терять!» Ну, и не послал никого. А нашли отца дня через три, когда мести кончило. Он, считай, возле самой нашей деревни и замерз...
– Ну и злой же у вас барин! – подивился Митька.
– Да он не злой!.. Он под праздник всем подарки дарит: бабам – решето аль косынку, мужикам – водку да махорку, ребятишкам – конфеты аль пряники. Он под Рождество по деревне на саночках едет – ребятишкам сладости и кидает. Мне в прошлый год досталось две конфеты и денежка. Мать сказала: три копейки! Деньги я мамке отдал, а пряник мне мамка дала. Она тоже тогда на улице была, вот и подняла для меня.
– Стой! – вдруг вспомнил Митька. – Ну, а брат Егор у тебя есть?
– Был... Только он еще маленьким помер, горло у него опухло, ну, он и задохся...
– А аптекарь, что ли, не помог? – посочувствовал Митька.
– А кто это? – не понял его тот, кто был в зеркале.
– Ну, кто вас лечит-то? Микстуру дает.
– Так бабка Михеиха и лечит: отвары дает, ежели, конечно, ей десяток яиц снесешь, – пояснил тот. – Так здоровый человек и так не помрет, а больному – как Бог даст. Помирают, конечно, много, но больше – старики от старости, либо младенцы от болезни. Вот мамка года два назад как хворала?! Думал, уж все. Конец! Ничего, Бог миловал... Она тогда прознала, что после смерти отца хотят ее в имение барское прислугой взять. Ну, и напугалась... Меня-то ей бы пришлось на чужих людей оставлять. А она меня любит. Жалеет. Вот она взяла да кипятком себе на голову и плеснула. Волоса сразу с головы попадали, и спину здорово обварила. Она ведь за глаза боялась, потому назад себе и лила. Да, а волоса все сразу попадали. Она теперь в платке ходит, но и на лбу метины остались. Кто ж ее такую-то в барский дом возьмет? Вот и живем...
Это ведь мой дед, царство ему небесное, мамке подсказал. Она его просила самого кипятком на нее плеснуть, да он не смог. Плакал, а в руки горшок не брал, с кипятком-то, он после этого и сам захворал да и помер. Вот от него мне памятка и осталась: меня грамоте научил да книги оставил. А я их потерял...
Митька слушал рассказ, и внутри у него от жалости прямо все ныло... Чтобы отвлечь того от новых слез, Митька спросил:
– А кто деда-то твоего грамоте обучил?
– Так он у прежнего барина денщиком на войне был... Вот тот ему буквы и показал. А уж читать он сам потом навострился: работать-то он с одной рукой не больно годился, а барин старый его жалел... И книжки барин ему давал. А вот я их потерял.
– Ну, заладил, потерял-потерял! – Митька и рад был бы ему помочь, а как? – Ну, пойдем тогда вместе искать! Аида, на чердак!
... Книги нашлись под ворохом старых тряпок. Митька еще подивился: куда столько решетов-то? Их штук десять, ежели не больше, на чердаке валялось. А тот, кто в зеркале был, объяснил: так барин, считай, каждый год дарит бабам такое решето. Уж у всех на деревне их завались! Может, из крестьян кто оброк решетами отдает? А барин добрый их бабам дарит на праздники. А книги? Книги, были тут совсем не те, какие Митька в своем сундуке нашел. Не было среди них ни книжки толстой, в переплете, ни той, что с рассказами. А что за книги – пойди, узнай! Ни одного названия Митька не смог прочитать. Лишь одно его подивило: среди этих книг штук пять были руками писаные: да-да, и буквы, и рисунки... Хотел Митька про эти старинные книги порасспросить, да тут голос матери заслышался:
– Митька! Митька! Спускайся с чердака! Обедать будем... Ты там не заснул?
– Это мамка моя! – Сказали оба Митьки одновременно и рассмеялись. Чья уж мамка и кого кликала – пойди, пойми! Но пришлось им друг с дружкой прощаться.
И этому Митьке через рамку к себе на чердак возвращаться... Митька оглянулся на того в зеркале и почему-то поднял руку. Тот, кто был в зеркале, тоже поднял руку и также грустно улыбнулся. Все же трудно друг друга оставлять. Уж как-то сдружились...
И тут Митька вновь услышал мать:
– Митька! Да проснись же ты! Уморила я тебя? Да все тетка Мария: пойдем да пойдем обновки глядеть... Ну, ладно, вставай! Пойдем вниз...
Мать подняла с полу выпавшую из рук заснувшего Митьки книгу и спросила:
– Чего такую рухлядь-то читаешь? Вон, даже корочки на ней нет...
– Эх, мамка! Ничего ты не понимаешь! Через такую книгу я то узнал, о чем сам век бы не услыхал... Знаешь, какие книжки умные бывают?!
Цель: вызвать эмоциональную отзывчивость и сопереживание рассказу мальчика-крепостного; активизировать мышление и воображение при обсуждении мотивов поведения персонажей и последствий этого поведения; обосновать выбор определений «хорошо» и «плохо», использовать сказку как притчу-нравоучение.
Формы работы: фронтальная и индивидуальная.
Эта сказка предусматривает либо фронтальную форму работы со всем классом, либо сугубо индивидуальную, основанную на родстве, совместном интересе и полном доверии ко взрослому. Поэтому для фронтальной работы основное направление – расширение кругозора детей о жизни в далеком прошлом, о нравах при крепостном праве на Руси, о положении «рабов» и психологии барина.
Индивидуальная работа имеет целью доверительный разговор о личностных качествах ребенка, как бы наблюдающего за собой в зеркало, то есть видящего себя со стороны. Взгляд этот позволяет без лести и уступок видеть свои недостатки, уметь объективно оценить свои ошибки и сознаться в них самому себе. В разговоре с ребенком о сказочном персонаже по имени Митька родитель или педагог смогут без особого напряжения узнать проблемы, сомнения и признания ребенка, поскольку он будет говорить не от себя, а от имени Митьки. Надо только внимательно прислушаться к словам и откровениям.
Маленькое исследование самого себя, попытки самоанализа дадут ребенку возможность узнать и мнение близкого человека о нем самом через анализ сказочного персонажа, его поступков и мотивов поведения. Здесь важно не переходить на личность ребенка, а остаться в рамках сказочного сюжета и анализировать героя, а не ребенка. Перенос анализа ситуации на самого себя произойдет у ребенка помимо усилий взрослого, и даже необязательно во время разговора о Митьке, а, возможно, много позже.
|
|
© trepsy.net 2007 - 2024г. |