| trepsy.net |
психологические упражнения для тренингов |
И сам Матвей, и жена его, Галина, и даже маленький Илюшка ждали маленького братца или сестренку в конце января. Но ребеночек «засиделся», как говаривала бабушка и, скорее всего, родится богатырь. Илюшка глядел на огромный мамкин живот и думал: какой такой богатырь, больше самого Илюшки что ли? В начале февраля, как-то ранним утром, Илюшку разбудила бабушка, еще сонного одела и понесла к соседке, тетке Фросе. Там его бабушка вновь раздела и уложила в постель. А сама, видать, ушла. Когда Илюшка проснулся, было уже поздненько, и баба Фрося накормила его оладушками и велела играть в избе. Ну, он и играл: благо, было чем играть. У самой бабы Фроси трое ребятишек выросли, игрушки от них в чулане и хранились. Уже ближе к вечеру за Илюшкой вновь пришла бабушка и с порога сказала, то ли самому Илюшке, то ли бабе Фросе:
– Слава Богу, разрешилась! Двойня у нас: две девчонки!
– Бабушка, а где богатырь? – спросил Илюшка, не поняв, про каких таких девчонок идет разговор.
– Нету богатыря! Небось, в следующий раз родится. Сестренки у тебя маленькие, сразу две! Хорошенькие такие: одна – беляночка, другая – чернявочка!
Илюшка бежал к своему дому, еле поспевая за бабушкой. Войдя в избу, Илюшка сразу увидал две длинные веревки под самым потолком. На них висели белые тряпки.
– Зачем это? – не понял Илюшка. Отец радостно и как-то задорно пояснил:
– Во! Флаги вывесил! Чтобы все знали: у Илюшки родились две сестрички! Хочешь поглядеть?
Ну, чего зря спрашивать? Конечно, поглядеть интересно. Как никак, у Илюшки еще никогда не было сестричек. Сестрички оказались маленькими куколками, завернутыми в пеленки, с крохотными красненькими личиками, сморщенными, как у старушонок.
– А руки-ноги у них есть? – засомневался Илюшка, увидав, как туго они увязаны. Кроме головы, из пеленок больше ничего не выглядывало.
– Вот пеленать стану – поглядишь! – сказала мать, лежа рядом с белыми кулечками на постели.
– А бабушка сказала: беляночка – чернявочка? вспомнил Илюшка.
– Ну, да! Одна-то с беленькими волосиками, а другая черненькими. Вот проснутся – увидишь! – с улыбкой пояснила бабушка.
– А когда они проснутся-то? Завтра, что ли? – уныло спросил Илюшка. Он надеялся сразу же все и увидать Правда, долго ему не пришлось ждать. Совсем скоро заворочалась и закричала одна, а за ней следом – и другая сестра. Бабушка не позволила матери вставать с постели, оттого сама и пеленала. Тут Илюшка и увидал: и ножки, и ручки, и волосики. У одной сестрички пушок на головке темнел, а у другой светлел... А Илюшка жда лдлинных волос, как у всех девчонок. Но бабушка его успокоила: ничего, мол, еще вырастут... Так когда вырастут? Таких-то безволосых да морщинистых стыдно даже мальчишкам-дружкам показать. Скажут еще: у Илюшки, мол, сестренки – неказистые! Он сам слышал такое слово, когда старшие говорили об ком-то, не больно красивом. Наверное, чтобы не обижать, и придумали слово «неказистый». Не кажется, значит, красотою не отличается...
Только зря Илюшка тогда переживал! На половину ошибся он. На половину, потому что одна сестренка, и вправду, оказалась неказистой, зато другая – «красоту за двоих впитала» – говаривала потом бабушка. Имена выбирали всей семьей. А назвали так: красавицу – Кариной, а другую – Мариной. Карина росла с карими большими глазами, со светлыми, словно лен, волосами. Не ребенок – ангел! А вот Маринка и волосами не удалась, черненькие они были и жидкие, и пряменькие, словно веревочки, не то, что у Каринки. У той волосенки курчавились – вились, по плечам золотом растекались.
Пока девчонки маленькими были, звали они себя так: «Калина» и «Малина», поскольку «р» долго не выговаривали. Ну, свои-то привыкли, внимания не обращали, что девчонки свои имена коверкают. А вот бабушка Пелагея, отцова-то мать, как бывало придет их навещать, так и скажет у двери:
– А где это мои Калина-Малина? – а потом посетует. Опять Калину с рук не спускаете? Дайте ей самой поиграть, с сестренкой повозиться! Затетешкали вы ее совсем
После этих слов она всегда давала Каринке пряничек или конфетку, а потом сразу шла к Маринке, и уж с нею играла – возилась. И Маринка к бабушке Пелагее душою лежала, с ней играла, разговаривала. А Каринку, и вправду, с рук не спускали. Привыкла она к любви да вниманию, а чуть что не по ней – сразу в рев! Ну, тут ее опять на руки брали, обнимали, целовали, сладким кусочком угощали. А вот Маринка и плакала-то потихоньку, одна. На руки с малых лет ни к кому не просилась. Да и не брал ее никто. Нет, не обижали ее. Но как сестренку и не ласкали.
Разные девчонки вырастали. Ежели бы на деревне рядышком их кто чужой увидал – ни за что бы не сказал, что в один день да у родителей одних обе родились.
И в деревне Каринку все любили. Каждая баба норовила с ней поговорить, по головке погладить: ну, что за ребенок! Прямо, ангел во плоти! И сама Каринка привыкла на людях-то не капризничать, не кричать. Улыбается всем, бывало. А как постарше стала – вежлива со всеми да услужлива была. Это уж дома она свои капризы показывала.
А Маринка – та поскромнее, помолчаливее. Со всеми здоровалась, но в разговоры не вступала. Песенки никому не пела, стихи не читала, как сестра. Наверное, потому что никто ее об этом не просил. И одевала их мать по-разному. Одинаковые-то платья сызмальства не шила. У Каринки вся одежа для показа, на нее ведь каждый глядел-любовался. А у Маринки – что попроще да немаркое. А чего в белое-то одевать? Только чаще стирать? Да она и сама платьица подолгу носила, берегла что ли?
Когда девчонкам по десять лет исполнилось, разница между ними еще сильней проявилась. Каринка пополнела – округлилась, щечки алым пламенем под яркой косы-ночкой сверкали, ножки в сапожках ходить не уставали. А Маринка «в рост пошла», как бабушка говаривала. Высокая, тощая, руки длинные, ноги в мамкиных башмаках обутые – без слез и не глянешь! Зато бабушка Пелагея в ней души не чаяла. Ее и шитью сама учила, и готовить у печи, кренделя-калачи мастерить. Ну, прямо не могла без нее жить. Даже когда бабушка Пелагея однажды заболела, то просила Маринку у нее в доме пожить, за нею ходить. А Каринку, говорит, не надобно к ней присылать! Она – что? Только играть? С нее, говорит, пользы – «как с козла – молока!» Ее еще саму из ложечки кормить надо... Ну, это уж баба Пелагея была неправа: Каринка сама за столом ела. Ложкой быстро управлялась и уговаривать не надо. А вот готовить да шить – правда, не училась. Да и зачем ей это? Не для того красавицей росла, чтобы хозяйством заниматься! У нее – свои дела! Вон с подружками поиграться, с горки зимой покататься, да перед народом красоваться. Успеется еще поработать! Вся жизнь впереди!
А как стало девчонкам лет по двенадцати, так и случилась в доме беда... Илюшка-то совсем взрослым парнем стал, отцу в поле помогал. Нравом рос он спокойным, ко всем домашним был ровным. Конечно, приятно, когда народ твою сестрицу красавицей зовет. Нравилось ему, когда Каринку хвалили, о ней говорили. А с Маринкой брат досель просто рядом жил, никогда ни о чем с нею не говорил. Да она и сама с братом не больно разговаривать рвалась.
Вот тут беда и случилась...
В самый сенокос пришли отец с Ильей с поля домой, ну, и пошел парень на речку искупаться... И тут к ним в избу с реки парни бегут. Илья в воду с мосточка нырнул, да больно долго не показывался. Ну, друзья за ним и кинулись, спасать. Спасти-то спасли, а вот ноги у него обездвижили. Ну, ходить он на них вовсе не мог. Даже стоять. Висели! они, словно плети, а ходить не ходили... Мать с отцом уж его и в город возили, к доктору, и в деревню бабок-знахарок приглашали. Но облегчения что-то не было. Лежал Илья в избе, как колода, и глядел глазами в потолок. У Каринки прямо в горле комок: ты гляди, какой парень себя изуродовал! Неужто, так всю жизнь на постели и пролежит? А Маринка вроде с ним и не говорит, а только и кормит его, и поит, и постель перестилает. Сначала-то все молча делала, боялась брата потревожить. А потом уж и беседовать они потихоньку друг с дружкой начали. Сначала о деревенских делах, да так, о пустяках. А уж потом разговор и посерьезней пошел. Илья сам, наверно, и слыхал, что баба Пелагея Маринку буквам научила, на ему раньше не до таких пустяков было. А тут стала Маринка ему книжки от бабы Пелагеи приносить да почитывать. Прочитает книжку – и давай с ним про нее рассуждать, разговаривать. Илья сам-то грамоте не знал, не до нее было. А теперь, вроде, Маринка в нем любопытство пробудила: неужто так трудно буквы понимать да читать? Вот и стала его сестра обучать. Что сама знала, то и брату рассказала – показала.
А годы меж тем шли... Обе девки выросли. Каринка уж в прошлое лето на хороводы бегала. А Маринку сестра позвала – та с нею не пошла. Говорит: а кто, мол, с Ильей останется? А чего с ним оставаться? Лежит себе, да уж и не дитя он совсем. Может и сам с собою управляться. Чего с ним Каринке ковыряться? И потом, что и говорить? Пусть уж Илья с Маринкой сидит: им вдвоем-то, вон, как интересно да весело! А у Каринки – иные дела: в хороводе попеть-поплясать, с подружками поговорить-поворковать. Чай, про женихов-то разговаривать хочется... В 16 лет уж иная девка замуж просится.
Раз на Масленицу и приехал в деревню парень молодой, племянник Ефимии Стрешневой. Собой – хорош, на лицо – пригож, веселый, шустрый, озорной. Ну, и увязался он за Каринкой. И с хоровода до калиточки проводил, и ленту алую в косы подарил. А как Масленицу отгуляли, так и пристал к девке этот Гришка: люблю, мол, тебя, Каринка, шибко! Сватать хочу! Ну, Каринка и сама рада была: о таком то женихе она всю жизнь мечтала. Но тут против Каринкина мать встала: виданное ли дело – на Великий пост сватовство устраивать? После Пасхи, мол, приезжай! Тогда и поговорим... Каринка эти семь недель прямо извелась вся. Гришку своего в деревню ждала, а у того, видать, дела! Он ей еще перед отъездом сказал: мол, денег побольше заработать надо, на свадьбу да на подарки родне. Ну, вот оттого, наверно, и не показывался в деревне. Перед Пасхой Каринка все глаза проглядела: может, приедет? А тетка его, Ефимия, девку успокаивает, мол, и вправду, денег на свадьбу зарабатывает, вот приедет – подивит! Всех подарками наградит! А там – честным пирком да за свадебку! Каринка мать да бабушку загоняла, все просьбами да придирками их донимала. Ведь они ей приданое шили. Когда Маринка от домашних хлопот свободна была, и она шить-вышивать помогала. Бабка Пелагея войдет в дом, бывало, и скажет:
– Ну, Калина-Малина! Все хлопочете? – и похвалит Маринкино рукоделие. – У тебя, Маринка, все шитье – на особинку! То ли руки у тебя золотые, то ли душа? Ты гляди, как она скатерку-то вышила?! Небось, Каринка, твой Гришка таких скатерок отродясь не видал? За таким богатым столом ни разочку не сиживал? Аи, умница, Маринка, аи, молодец! Ну, пойду, проведаю, как там ваш братец! Здравствуй, Илья! Как жизнь молодая?
По Маринке и сам Илья с бабой Пелагеей сдружился. На нее за резкие слова не злился. Понимал он, что жалеет его баба Пелагея, только виду не кажет. Бывало, нет-нет да и скажет:
– Что же это ты, Илья, лодырем живешь? Нечего на постели лежать! Пора руки к делу прикладывать. А то станешь, как Каринка... Вон, лежит, барыня, на перинке, пробуждается... Ты чего, девка, все в постели лежишь? Гляди, женишка проспишь!
Именно баба Пелагея да Маринка уговорили Илью попробовать взять в руки иглу. Долго Илья маялся-бился, злился-страдал, но дело освоил не хуже городского мастера. Научился он чуни да тапочки мастерить. А при надобности мог и одеяло пошить. Вот и появилась у Ильи работа. Народ как про небольшие цены прознал, так ему заказ и поволок. Уж Илья работал целыми днями, а заказы все несли и несли. Хорошо, что Маринка ему помогала, а то бы одному ни в жизнь не управиться. Он и Каринке одеяло в приданое смастерил, из ярких и маленьких клинышков.
А тут и праздник светлый наступил, Пасха!
Только не приехал Гришка в деревню на Пасху. Не прибыл и на Радуницу. Каринка в избе слезами заливается, а кто ей может помочь? Уж где-то в конце мая встретила ее у колодца Гришкина тетка да и сказала:
– Ты, девка, Гришку не жди! Не приедет он. Меня сестра к ним на свадьбу позвала. Женится он на девке городской!
Ой, что потом было с Каринкой?! Хорошо еще, что возле колодца не было чужих никого. А то бы стыда Каринка хлебнула... А домой пришла – всю избу перевернула: плакала, кричала, молнии метала. Уж когда свыклась да успокоилась... На другой неделе уж с подружками на хоровод бегала. Сестру, Маринку, с собой позвала, но та будто стеснялась... Только, видать, и ее девичий срок пришел. Да и брат Илья уговаривал: дома не сидеть, сходить с подружками попеть, повеселиться. Молодость-то скоро промчится! А на Троицу и Маринка новое платье надела, алую ленту в косу вплела. Видать, решилась. Ну, со своей сестрой на гулянье и пошла. И так в хороводе веселилась она, так пела да играла, что самой на душе радостно стало. А уселись девчата на бревнышке петь, с ними рядом села. И так она пела, так ее голос среди всех глубиной да душевностью выделялся! Тут и подошел к бревнышкам парень один, из соседней деревни, Кузьмою звали. Да и спрашивает:
– Красавица, а как звать тебя, скажи?
Марина да Карина рядом друг с дружкой сидели. Глянула Карина на парня: хорош! Лицо – кровь с молоком, косая сажень в плечах, волосом рус да кудряв.
– Меня Кариною звать! – улыбнулась красавица и потупила глаза.
– Да тебя-то я, милая, знаю! А как тебя, красавица, люди называют?
Батюшки! Да никак он к Маринке обращается? Глянула Каринка на свою сестру и улыбнулась: нашел тоже красавицу?!
– Уж не меня ли ты красавицей назвал? – спрашивает Маринка, глядя парню в глаза: уж не смеется ли он над ней? – Так какая же я красавица?
– А кто ж ты есть? Красавица! Ты давно на себя в зеркало-то глядела? Ты и ростом высока, и статна, и волосом густа, а коса у тебя – ниже пояса! И поешь ты славно, и говоришь складно... Только вот не знаю: хозяйка какова? – смеется Кузьма.
В тот вечер пошел Кузьма Маринку до дома провожать. Ох, и подивились тогда отец да мать: ты гляди, какой у Маринки ухажер! А Каринка вернулась с хоровода одна и ужасно злая... Ишь, чего удумал: ну какая Маринка красавица? Ну какая?
А через неделю и приехали в их дом гости. Вся деревня мигом узнала: сватать! Кого? Каринку? Да нет! Маринку! Маринку? Сватовство прошло ладно, хорошо. Сам жених доволен был. А уж как его мать радовалась: какая рукодельница ее сыну в невесты досталась! Мать-то Маринкина поделки ее показала, да за столом ее угощением всех попотчевала. Может, только тогда мать и поняла, какая славная девка у нее в доме выросла?! Только Каринка посреди вечеринки из дому ушла. А после сватовства и брат Илья что-то заскучал... Уж скоро ему расставанье с любимой сестрой предстоит: останется он среди родных, но... один! Маринка ему и веру давала, и жизнь освещала. Он только теперь об этом догадался...
На сватовство и бабка Пелагея приглашена была, тоже с женихом словами перемолвилась. Так Кузьма все потом к невесте приставал: правда ли, что она – грамотная?! И книжки ее листал. А за столом и тех, и других родных настойчиво уговаривал: поскорее свадьбу сыграть! Ну, чего осени-то ждать?
А свадьба получилась знатной! Веселой! Даже Каринка не скучала, с жениховыми дружками танцевала. И Илья за столом не скучал. Только сестрице на ушко сказал:
– Ты, Маринка, почаще нас навещай! Не забывай! А как детки у вас народятся – я им в колыбельку такое одеяльце смастерю! Глаз не отведешь! Может, и меня добрым словом помянешь?
– Так чего ж тебя поминать? Помню я тебя и люблю! И навещать стану. А ты уж с Каринкой сдружись: она ведь тоже – неплохая, только немного заносчивая...
– Дело не в том! – возразил ей Илья. – Набалованная она! На лицо красивая, а душой – строптивая. Холодная, как лед! А в тебе душа – солнышком цветет. Тепло с тобой и покойно... Это сразу не каждый поймет. Я вот, твой родной брат, и то не сразу узнал. А твой Кузьма – молодец! Раз увидал – и под венец! Значит, его душа тебя сразу разглядеть смогла. Будь счастлива, сестра! Не забывай нас, Маринка!
И увезли на тройке Маринку из отчего дома... Только баба Пелагея стряхнула у себя слезу поскорее да сказала негромко:
– Вот тебе и Калинка-Малинка! Дай Бог счастья тебе, красавица наша!
С помощью родителей расписать две писанки (пустых яичных скорлупы), но так, как если бы одна была Маринкина душа, а другая – Каринкина. Рукодельным ребятам можно предложить вместе с мамой или бабушкой смастерить лоскутное одеяло для куклы или младшей сестры.
Цель: способствовать оценочному отношению детей к двум сестрам в соответствии с их отношением к окружающим и самим себе. Подвести детей к пониманию прямой зависимости судьбы человеческой от чистоты души и помыслов, доброты и сердечности. Стремиться к осознанию значимости человека по его делам и поступкам, а не по словам и красивой внешности.
Формы работы: фронтальная, индивидуальная, групповая.
Эту сказку целесообразнее прочитать в семье, где несколько детей. Если ребенок один, то можно использовать сказку для устранения таких качеств личности, как эгоцентризм, нежелание выполнять трудовые поручения или оказывать помощь нуждающимся в этом членам семьи: младшим или старикам.
Неплохо поговорить об этой сказке и с ребенком, который слишком часто требует от родителей покупок для себя, не согласовывая это с возможностями семьи, не учитывая интересы других. Неумение соотносить свои запросы с материальными возможностями родителей вызывает в ребенке обиду, злобу, желание получить подарок во что бы то ни стало, даже в ущерб взаимоотношениям, не понимая главного: не в радость будет ему подарок, если из-за этого он рассорится со всеми в семье и долгое время будет лишен доброго общения.
Бывает, что старшие члены семьи, родители, ведут себя так, что ребенок не в состоянии сам понять, что он любим и желанен. Такие дети страдают из-за «нелюбимости», хотя на самом деле родители просто затрудняются или не хотят показать истинного доброго и нежного отношения к ребенку. Ребенок должен знать, что он любим. Показать это чувство можно через вопросы к ребенку после этой сказки: как относились друг к другу (...) и (...)? Изменилось ли отношение к Илюшке в семье после его несчастья? Был ли в семье человек, который любил Маринку больше другой сестры? Как выглядела бабушкина любовь к Маринке? И т.д.
|
|
© trepsy.net 2007 - 2024г. |